Літаратурныя жанры
Сярэднявечча ўтвараюць адну цэласную сістэму, элементы якой знаходзяцца ў
пэўных узаемаадносінах паміж сабой, што, па меркаванні
К. Станчава, выяўляецца, апроч іншага, у інтэграцыі жанравых форм [гл.: Станчев
1985, 101]. Так, на думку Ю.К. Бегунова, “узаемадзеянне “слоў пахвальных”
з жыціямі прывяло да стварэння ў XV–XVI ст. асаблівых жыцій, што валодалі
прыкметамі як агіяграфічных, так і аратарскіх твораў” [Бегунов 1970, 82].
Яскравы прыклад падобных інтэграцыйных працэсаў у жанравай сістэме паказвае
школа Яўфімія, у якой, па вызначэнні К. Станчава,
адзіны функцыянальны жанравы ансамбль – жыціе і пахвальнае слова –
ператварыўся ў новую кампазіцыйную форму, у новы ансамблевы жанр –
жыційна-панегірычны твор [гл.: Станчев 1982, 84].
Вытокі жанравага
ўзаемадзеяння аратарскай прозы і агіяграфіі знаходзяцца ў візантыйскай
літаратуры, дзе яшчэ ў працэсе жанравага генезісу жыція праявілася яго “абсарбцыйная”
здольнасць” [гл.: Станчев 1982 а, 215]. Жыціе атрымала сваю першапачатковую
аснову ў песнях царкоўнай службы, а ў далейшым развіцці прыняло ў сябе элементы
царкоўнага слова [гл.: Ключевский 1871, 364].
Рускі агіёлаг ХІХ ст. В.В. Ключэўскі наступным
чынам вызначыў дуалістычную жанравую
прыроду агіяграфіі: “Жыціе па сутнасці сваёй складаецца з
двух элементаў абсалютна рознага паходжання і ўласцівасці: гэта аратарскі твор,
царкоўная пропаведзь, прадметам якой з’яўляюцца тыя ж рэлігійна-маральныя ісціны,
як і ў простым царкоўным слове, але разглядаюцца яны не ў адцягненым аналізе ці
практычным дастасаванні, а на вядомых гістарычных асобах і падзеях” [гл.: Ключевский 1871, 358].
Адметнасці жыція як аратарскага твора былі абумоўлены і сярэднявечнай канвенцыяй
выкарыстання агіяграфіі: жыціе складала частку богаслужэння, чыталася ў службе
на памяць святога. Такім чынам, у трох аспектах
жанравай тэорыі агіяграфіі – генетычным, нарматыўным і
канвенцыянальным – выяўляюцца істотныя перадумовы для інтэграцыі з жанравымі
формамі аратарскай прозы.
Шырокая “экспансія”
аратарскай прозы на жыційныя творы – добра вядомая рыса балгарскай,
сербскай і рускай літаратуры XIV–XV ст. [гл.: Буланин 1991, 85;
Станчев 1985, 87–88]. Аднак, як пераканаўча сцвердзіў В.В. Ключэўскі:
“Смаленскае пісьменства ўжо ў ХІІІ ст. мела жыціе
мясцовага святога, якое ні ў чым не саступала штучным жыціям XV–XVІ ст.,
узброенае красамоўнай прадмовай, частымі рытарычнымі адступленнямі ў аповядзе і
не менш красамоўным пахвальным словам у выглядзе аўтарскага пасляслоўя”
[Ключевский 1871, 364]. Гэты помнік арыгінальнай старабеларускай агіяграфіі
ХІІІ ст. мае назву “Месяца того же августа 21 день. Житие и терпение преподобнаго
отца нашего Аврамья, просветившагося въ терпеньи мнозе, новаго чюдотворца въ святыхъ
града Смоленьска. Господи благослови” [Розанов 1912, 1–24]. Да нашага часу
не захаваўся не толькі аўтэнтык твора, але і ніводзін
са спісаў раней пач. XVІ ст. Тым не менш, усе
вядомыя зараз спісы ўяўляюць сабой адну рэдакцыю, якая, бясспрэчна, узыходзіць
да Яфрэмавай [гл.: Розанов 1912, І], а г. зн. тэкст Жыція адлюстроўвае праявы
міжжанравага ўзаемадзеяння агіяграфіі і аратарскай прозы ў старабеларускай
літаратуры ХІІІ ст.
“Жыціе Аўраамія
Смаленскага” мае выразныя жанрава-стылістычныя прыкметы аратарскай прозы. Так,
прасякнутае сімволікай святла і колеру апавяданне нейкай чарнарызіцы пра
цудоўнае нараджэнне блажэннага Аўраамія, увасоблена
агіёграфам Яфрэмам згодна з прынцыпам драматызаванай пропаведзі:
“И се бысть, глаголаше, ми, яко на яве. И вшедшу ми в домъ къ матери его, яко
отроча мыяху, мнози же святители священнолепно
яко крещениемъ благодати освящающи, и
некая жена, вельми пресветла сияющи,
предстоящи и одежу белу,
яко подобну снегу белеиши, дръжащи, и
слугамъ прашающимъ: “кому, Госпоже, дати отроча се?” и повеле имъ к собе
принести. Она же светлою оною ризою
яко светомъ одеже и и дасть матери его. Се же сказающи ми матери его, и она глаголаше:
“в тотъ часъ отроча оживе въ утробе моей” (3). Своеасаблівую “містэрыю”
ў складзе твора ўяўляе сабой дэталёва-дакладнае шматфігурнае апісанне суда над
блажэнным Аўрааміем, якое мае форму палілогу.
Увёўшы у тэкст помніка размову епіскапа Ігнація з інакам Аўрааміем,
аўтар Жыція выкарыстаў характэрны для твораў аратарскай прозы дыялог
з інтанацыямі жывога маўлення: “Скоро же блаженныи прииде, по повелению
епископа, и вшедъ сътвори поклонение, глаголя: “благослови, владыко святыи,
раба твоего”. Призва блаженаго Авраамиа епископъ, утешая, глаголаше: “како,
отче, о Господи пребываеши?” Оному же рекшу: “еи, владыко святыи, истинною
молитвами твоими добре”, и рече к нему епископъ: “хощу
дати ти благословение, аще е приимеши”. Отвещавъ блаженыи, глаголаше: “честно
есть благослоение яже нъ и даръ”. И глагола к нему епископъ: “се благословение:
поручаю ти и даю пресвятые Богородици домъ; поиди, похваля Бога и славя, и моли о всехъ” (17). Аратарская проза – гэта,
па сутнасці, дыялог прапаведніка са слухачом. Такая
жанравая ўстаноўка рэалізуецца жыццяпісцам Яфрэмам праз ужыванне ў творы гамілетычнага
зваротка “братие”: “Се же, братия, въспоминающу житие преподобнаго и не сущу написану, печалью
по вся дни обдержимъ быхъ и моляхся Богу…” (2); “Есть бо, о братие, о семь приложити слово на
утешение вамъ…” (7); “Да аще страшно есть, братье,
слышати, страшнее будетъ самому видети” (8); “Но не зазрите ми, братье, моеи грубости...” (9), а таксама
зваротаў
да слухачоў, рэальных: “...Да сего послушавше,
прославимъ Бога, давшего сию благодать
и помощъ граду Смоленьску, блаженаго Авраамья” (9); “Хотящу же ми и еще
глаголати, помозете ми въ молитвахъ
вашихъ” (9); “И вси въспросимъ
милости отъ Бога, да помилует ны по милости своеи, яко дарова святителя
таковаго граду сему” (19) і віртуальных, г. зн. праціўнікаў святога:
“Темже внимаи мы кождо себе: кождо за ся въздати имать слово въ день суда”
(12). Каб утрымаць увагу слухачоў, агіёграф выкарыстоўвае ўласцівыя помнікам
урачыстага красамоўства сродкі рытмічнай арганізацыі тэксту: анафарычную
тыраду: “Велику же любовь потомъ стяжаста блаженая: епископъ радоваашеся, яко таковаго
дарова ему Богъ свята и блаженна мужа, Авраамии
же радоваашеся, яко тако дарова
ему Богъ свята и блажена епископа; Авраамии
же пакы радовашеся, яко такъ даръ
благодати приемъ отъ него” (19); сінтаксічны паралелізм, полісіндэтон і
шматпрыназоўнікавасць:
...Якоже
ничтоже ся его не утаить божественыхъ писании,
якоже николи же умлъкнуша уста его
къ всемъ, к малымъ же и к
великымъ,
рабомъ же и свободнымъ и рукоделнымъ,
темже ово на молитву, ово на церковное пение,
ово на утешение
притекающимъ... (7)
гомеатэлеўтон: “…Помозете ми въ молитвахъ вашихъ, да ми подасть Господь и конець свершити
положити хотящимъ почитати и поревновати житью преподобнаго или преписати и велику отъ Бога милость
прияти сде и въ будущии и страшныи день възданиа Христова” (9); антытэзу: “Иже всеми ненавидимъ
бывъ, / всеми любимъ бысть, // да иже преже бояхуся приити, /то убо не боящеся,
/но радующеся приходяху, // не точью гражане едини приходяху, / но съ женами и
съ детьми, / но и отъ князь и отъ вельможь, / работнии же и свободнии
притекааху...” (18). Арыентуючыся на вуснае ўзнаўленне Жыція, Яфрэм прымяняе фігуры экспрэсіўнага сінтаксісу: рытарычны вокліч: “И слава Богу, терпящему
сихъ всехъ!” (11), рытарычнае пытанне:
“Нищету же и наготу и укорениа же отъ диявола и тугу и искушение отъ игумена и
отъ всее братьи и отъ рабъ – кто можеть исповедати?” (6), уніжальныя эпітэты: “бесчинная словеса”
(10), “лживыхъ клеветникъ и оглагольникъ” (15) і параўнанні: “попомъ, яко воломъ, рыкающимъ” (11). Дзякуючы
вылучаным намі мастацкім прынцыпам і сродкам у “Жыціі Аўраамія Смаленскага”
яскрава выяўляецца такая асаблівасць аратарскай прозы, як “непрыхаваная аўтарская
прысутнасць, асабістая ідэйная і эмацыянальная заангажаванасць пісьменніка” [Петканова-Тотева 1974, 72].
На думку
В. В. Ключэўскага, асяроддзе слухачоў і чытачоў “шукала ў жыціі не
знаёмства з падзеямі мінулага, не гістарычных ведаў, а павучальных прыкладаў
для практычнага жыцця; падпарадкоўваючыся гэтым уплывам, і біёграф думаў не
столькі аб саміх з’явах адлюстраванага ім жыцця, колькі аб спосабе і тоне іх
адлюстравання” [Ключевский 1871, 409]. Такі погляд на жыціе як на царкоўнае
павучанне прывёў да таго, што “сухі сціслы аповяд пролага распусціўся ў пышныя,
нават напышлівыя формы царкоўна-гістарычнага слова”
[Ключевский 1871, 408]. У “Жыціі Аўраамія Смаленскага”
вылучаюцца квяцістыя метафары “почитания святыхъ
богодухновенныхъ книгъ”: “...Яко делолюбивая пчела, вся цветы облетающи
и сладкую собе пищу приносящи и готовящи, такоже и вся отъ всехъ избирая и списая
ово своею рукою, ово многыми писци...” (5); у якасці сродку тлумачэння дару
слова Божага, дадзенага прападобнаму Аўраамію,
прымяняецца ўпадабаная майстрам аратарскай прозы Кірылам Тураўскім “рэдуцыраваная
алегорыя”, не як прыём экзэгезы, а як троп, што “ўпрыгожвае” аповяд
[гл. Ерёмин 1962, 55]: “Якоже кто хотя нареченъ быти
воеводы отъ царя, то не вся ли събираетъ храбрыя оружникы и тако стати крепко,
урядившеся на противныя съ Божиею помощию наступити и победити, тако и сеи такому дару и труду божественыхъ
писании и прилежа и почитая и како бы свои корабль своея душа съ Божиею помощию съблюсти многыхъ бурь и волнъ, реку напастеи отъ бесовъ и отъ человекъ, съ упованиемъ
непогружену, отъ сихъ бедъ оного пристанища спасенага
доити и в тишину небеснаго Иерусалима
Бога нашего приити” (5); з дапамогай сюнкрысісу агіёграфам Яфрэмам
праводзяцца паралелі паміж старазапаветным прарокам Самуілам,
Ісусам Хрыстом і Аўрааміем Смаленскім: “Еще бо ему въ утробе матрьни, обави и
Христова благодать и възва, освяти и яко преже Самоила Анне подасть” (2-3); “И
вшедъ сотона въ сердца Июдеомъ и съветъ сътворше нань и много поругавшеся и
страсти предаша Господа славы; сице же и на сего [Авраамия] бысть” (9-10). Рытарычная
ампліфікацыя, асноўны прынцып стылістычнай будовы твораў ўрачыстага
красамоўства [гл. Ерёмин 1962, 55], арганізуе мастацкую структуру тэксту
“Жыція Аўраамія Смаленскага”, што яскрава выяўляецца
шляхам супастаўлення адпаведных фрагментаў пролагавага і мінейнага тыпаў
помніка, напрыклад:
Пролагавае
Жыціе И съ отъятиемъ власовъ всякое помышление отреза и
вдасть ся на болшаа подвигы и труды телесныа, по заповедемъ Господнимъ
пребываа въ пощении беспорочно, ревнуя
прежнимъ преподобнымъ отцемъ, иже въ пощении прсиавшимъ, въ всемъ подобяся
житию ихъ… [цыт. па: Розанов 1912, 26] |
Асноўны
тэкст Жыція И бысть оттоле по благодати Христове болии на
подвигъ и на вся труды подвизаяся и мыслью
въспоминая святаго града Иерусалима и гробъ Господень и вся честная места,
яже избавитель Богъ и Спасъ всего мира идеже страсть приятъ нашего ради
спасениа, и вся честная места и преподобныхъ отець пустыня, идеже суть
подвигъ и трудъ свершивше: дивнаго началника всемъ и восиявшаго ангеломъ равна, великаго меню Антониа, бывшаго крепка, храбра и
победившаго силою крестною духы неприязненыя Илариона, бывъшаго ученика его,
по немъ светлаго в постьницехъ чудотворца Еуфимья, иже по нихъ Саву и
Феодосья архимандрита и стареиша всехъ наставника черноризцемъ, сущимъ
окрестъ Иерусалима (4) |
Каб спыніць славеснае
вар’іраванне ампліфікацыі і вярнуцца да тэмы аповяду,
агіёграф Яфрэм выкарыстоўвае шматлікія метатэкставыя
канструкцыі, якія пэўным чынам знітоўваюць мастацкую тканіну твора: “Се
же оставльше, на се пакы обратимся, яже о блаженемъ Аврамьи” (8); “Но на
прежереченая поминая възвратимся, отнюду же поидохомъ” (9); “Понеже
възвратимся, о немже начахъ глаголати” (11); “Но на иже глаголанная
възвратимся, да уже о блаженемъ Авраамии помянемъ” (14); “Се же оставльше, на
ся възвратимся” (14).
“Жыціе Аўраамія
Смаленскага” насычана шматлікімі, па-майстэрску ўплеценымі ў аповяд агіёграфа, аратарскімі
адступленнямі дыдактычнага зместу. Пераважная іх большасць ствараецца
Яфрэмам для настаўлення паствы шляхам кантамінацыі тэкстуальных запазычанняў з
помнікаў перакладной і арыгінальнай літаратуры. У структуры жыція яны
маркіруюцца наступным чынам: “Достоино же есть и сде помянути
слово, яже отъ житья преподобнаго Савы и о патриарсе Ерусалимьстемъ Ильи...”
(12–13); “Достоино же есть помянути зде о великомъ светиле всего мира, яже на
святаго Иоана Златаустаго въставше злии...” (13); “Пишеть бо въ Златыхъ
Чепехъ...” (14); “И не есть подобно помянути повесть некоего отца духовна къ
сыну духовну...” (14). Акрамя таго ў складзе помніка, верагодна,
захаваліся ўрыўкі з павучанняў самога Аўраамія
Смаленскага. Як сведчыць Яфрэм, святы “поминааше бо о
собе часто о разлучении души отъ тела” (19). Па словах агіёграфа: “Блаженыи Авраамии часто собе поминая, како истяжуть душу пришедшеи
аггели и како испытание на въздусе отъ бесовьскыхъ мытаревъ, како есть стати
предъ Богомъ и ответъ о всемъ въздати и в кое место поведутъ и како въ второе
пришествие предстати предъ судищемъ страшнаго Бога и какъ будеть отъ судья
ответъ и како огньная река потечетъ, пожагающи вся…” (19). “Написа же
две иконе: едину страшныи судъ втораго пришествиа, а другую испытание въздушных
мытарьствъ, ихже всемъ несть избежати, <…> егоже избежати негде, ни
скрытися, и река огнена предъ судищемъ течеть и книгы разгыбаются и судии седе
и дела открыются всехъ, тогда слава и честь и радость
всемъ праведнымъ, грешным же мука вечная, еяже и самъ сотона боится и
трепещеть” (8) – зазначае жыццяпісец. Назіранні агіёграфа дазваляюць
правесці рэканструкцыю пропаведзі
святога и выказаць меркаванне, што апошняя мела эсхаталагічны характар, а сам Аўраамій Смаленскі, верагодна, прытрымліваўся экзэгезы
Александрыйскай школы: “...Бе бо блаженыи хитръ
почитати (божественыхъ книгъ – В. К.), дасть бо ся ему благодать
Божиа не токмо почитати, но протолковати,
яже мноземъ несведущимъ и отъ него сказаная всемъ разумети и слышащимъ, и сему изъустъ
и памятью сказая, якоже ничтоже ся
его не утаить божественыхъ писании...” (7). У
тэксце жыція вылучаецца таксама абарончая прамова Лукі Прусіна,
звернутая да “снимающихся на блаженаго Аврамия и на уничижающихъ его” (11) і
эмацыянальная прамова-апалогія Яфрэма, якая завяршаецца поўным адмаўленнем
усіх абвінавачванняў у адрас святога: “…Ихже блаженыи
чюжь; истинною реку тако…” (10). Кампазіцыйна вылучана
ў тэксце жыція ў асобны артыкул “...Похвала граду сему и заступление и
пречистеи Богородици Приснодевеи похвала” (20), мастацкая структура якой
заснавана на прынцыпе антытэзы і выкарыстанні стылістыкі царкоўнага акафіста:
дванаццаць красамоўных перыядаў упрыгожаны хайрэтызмамі “радуися”–“радуитеся”. У залежнасці ад жанравых установак пералічаных
фрагментаў тэксту помніка змяняецца і палітра мастацкіх сродкаў, якая сведчыць
пра выдатнае веданне агіёграфам Яфрэмам грэчаскай рыторыкі.
Такім чынам, “Жыціе Аўраамія Смаленскага” – гэта ансамблевы твор, які мае
жанрава-стылістычныя прыкметы агіяграфіі і аратарскай прозы. Помнік узнік
шляхам інтэграцыі жыція-біяса з элементамі такіх жанравых форм аратарскай прозы
як павучанне, абарончая прамова і пахвала. У прааналізаваным намі творы
старабеларускай літаратуры ХІІІ ст. выяўлены спосаб інтэграцыі жанравых
форм, які рэалізоўваўся праз уключэнне асобных жанравых форм і іх элементаў у
кампазіцыю і архітэктоніку помніка і такім чынам
утваралася сінтэтычная жанравая форма твора.
Крыніцы
Месяца того же августа 21 день. Житие и терпение
преподобнаго отца нашего Аврамья, просветившагося въ терпеньи мнозе, новаго
чюдотворца въ святыхъ града Смоленьска. Господи благослови // Розанов С.П.
Жития преподобного Авраамия Смоленского. СПб., 1912. – Тэкст помніка
паводле асноўнага спіса з рукапісу гр. Уварава,
які ўяўляе сабой найбольш старажытную рэдакцыю тэкста Жыція,
цытуецца па гэтым выданні ў спрошчанай арфаграфіі з указаннем старонак у
дужках.
Літаратура
Бегунов Ю.К. Древнерусская ораторская проза как жанр
(к постановке вопроса) // Пути изучения древнерусской литературы и
письменности: Сб. ст. Л., 1970. С. 75–85.
Буланин Д.М. Античные традиции в древнерусской
литературе XI–XVI вв. München, 1991. 465 с.
Ерёмин И.П. Ораторское искусство Кирилла Туровского //
Труды Отдела древнерусской литературы. М.-Л., 1962. Т. 18. С. 50–58.
Ключевский В.[О]. Древнерусские жития святых как
исторический источник. М., 1871. IV, 466, IV, IV с.
Петканова-Тотева Д. Реторическата проза през
средневековието // Литературна мисъл. 1974. Год 18. Кн. 6. С. 62–75.
Розанов С.П. Жития преподобного Авраамия Смоленского.
СПб., 1912. XXVI, 166 с.
Станчев К. Поетика на старобългарската литература.
(Основни принципи и проблеми). София, 1982. 200 с.
Станчев К. Стилистика и жанрове на старобългарската
литература. София, 1985. 116 с.
Станчев К. Търновската школа и развитието на
агиографските жанрове // Руско-балкански културни връзки през средновековието.
София, 1982 [а]. С. 207–216.