Да зместу

Вольга Крычко

ІНТЭГРАЦЫЯ ЖАНРАВЫХ ФОРМ АГІЯГРАФІІ І АРАТАРСКАЙ ПРОЗЫ Ў “ЖЫЦІІ АЎРААМІЯ СМАЛЕНСКАГА”

Літаратурныя жанры Сярэднявечча ўтвараюць адну цэласную сістэму, элементы якой знаходзяцца ў пэўных узаемаадносінах паміж сабой, што, па меркаванні К. Станчава, выяўляецца, апроч іншага, у інтэграцыі жанравых форм [гл.: Станчев 1985, 101]. Так, на думку Ю.К. Бегунова, “узаемадзеянне “слоў пахвальных” з жыціямі прывяло да стварэння ў XV–XVI ст. асаблівых жыцій, што валодалі прыкметамі як агіяграфічных, так і аратарскіх твораў” [Бегунов 1970, 82]. Яскравы прыклад падобных інтэграцыйных працэсаў у жанравай сістэме паказвае школа Яўфімія, у якой, па вызначэнні К. Станчава, адзіны функцыянальны жанравы ансамбль – жыціе і пахвальнае слова – ператварыўся ў новую кампазіцыйную форму, у новы ансамблевы жанр – жыційна-панегірычны твор [гл.: Станчев 1982, 84].

Вытокі жанравага ўзаемадзеяння аратарскай прозы і агіяграфіі знаходзяцца ў візантыйскай літаратуры, дзе яшчэ ў працэсе жанравага генезісу жыція праявілася яго “абсарбцыйная” здольнасць” [гл.: Станчев 1982 а, 215]. Жыціе атрымала сваю першапачатковую аснову ў песнях царкоўнай службы, а ў далейшым развіцці прыняло ў сябе элементы царкоўнага слова [гл.: Ключевский 1871, 364]. Рускі агіёлаг ХІХ ст. В.В. Ключэўскі наступным чынам вызначыў дуалістычную жанравую прыроду агіяграфіі: “Жыціе па сутнасці сваёй складаецца з двух элементаў абсалютна рознага паходжання і ўласцівасці: гэта аратарскі твор, царкоўная пропаведзь, прадметам якой з’яўляюцца тыя ж рэлігійна-маральныя ісціны, як і ў простым царкоўным слове, але разглядаюцца яны не ў адцягненым аналізе ці практычным дастасаванні, а на вядомых гістарычных асобах і падзеях” [гл.: Ключевский 1871, 358]. Адметнасці жыція як аратарскага твора былі абумоўлены і сярэднявечнай канвенцыяй выкарыстання агіяграфіі: жыціе складала частку богаслужэння, чыталася ў службе на памяць святога. Такім чынам, у трох аспектах жанравай тэорыі агіяграфіі – генетычным, нарматыўным і канвенцыянальным – выяўляюцца істотныя перадумовы для інтэграцыі з жанравымі формамі аратарскай прозы.

Шырокая “экспансія” аратарскай прозы на жыційныя творы – добра вядомая рыса балгарскай, сербскай і рускай літаратуры XIV–XV ст. [гл.: Буланин 1991, 85; Станчев 1985, 87–88]. Аднак, як пераканаўча сцвердзіў В.В. Ключэўскі: “Смаленскае пісьменства ўжо ў ХІІІ ст. мела жыціе мясцовага святога, якое ні ў чым не саступала штучным жыціям XV–XVІ ст., узброенае красамоўнай прадмовай, частымі рытарычнымі адступленнямі ў аповядзе і не менш красамоўным пахвальным словам у выглядзе аўтарскага пасляслоўя” [Ключевский 1871, 364]. Гэты помнік арыгінальнай старабеларускай агіяграфіі ХІІІ ст. мае назву “Месяца того же августа 21 день. Житие и терпение преподобнаго отца нашего Аврамья, просветившагося въ терпеньи мнозе, новаго чюдотворца въ святыхъ града Смоленьска. Господи благослови” [Розанов 1912, 1–24]. Да нашага часу не захаваўся не толькі аўтэнтык твора, але і ніводзін са спісаў раней пач. XVІ ст. Тым не менш, усе вядомыя зараз спісы ўяўляюць сабой адну рэдакцыю, якая, бясспрэчна, узыходзіць да Яфрэмавай [гл.: Розанов 1912, І], а г. зн. тэкст Жыція адлюстроўвае праявы міжжанравага ўзаемадзеяння агіяграфіі і аратарскай прозы ў старабеларускай літаратуры ХІІІ ст.

“Жыціе Аўраамія Смаленскага” мае выразныя жанрава-стылістычныя прыкметы аратарскай прозы. Так, прасякнутае сімволікай святла і колеру апавяданне нейкай чарнарызіцы пра цудоўнае нараджэнне блажэннага Аўраамія, увасоблена агіёграфам Яфрэмам згодна з прынцыпам драматызаванай пропаведзі: “И се бысть, глаголаше, ми, яко на яве. И вшедшу ми в домъ къ матери его, яко отроча мыяху, мнози же святители священнолепно яко крещениемъ благодати освящающи, и некая жена, вельми пресветла сияющи, предстоящи и одежу белу, яко подобну снегу белеиши, дръжащи, и слугамъ прашающимъ: “кому, Госпоже, дати отроча се?” и повеле имъ к собе принести. Она же светлою оною ризою яко светомъ одеже и и дасть матери его. Се же сказающи ми матери его, и она глаголаше: “в тотъ часъ отроча оживе въ утробе моей” (3). Своеасаблівую “містэрыю” ў складзе твора ўяўляе сабой дэталёва-дакладнае шматфігурнае апісанне суда над блажэнным Аўрааміем, якое мае форму палілогу. Увёўшы у тэкст помніка размову епіскапа Ігнація з інакам Аўрааміем, аўтар Жыція выкарыстаў характэрны для твораў аратарскай прозы дыялог з інтанацыямі жывога маўлення: “Скоро же блаженныи прииде, по повелению епископа, и вшедъ сътвори поклонение, глаголя: “благослови, владыко святыи, раба твоего”. Призва блаженаго Авраамиа епископъ, утешая, глаголаше: “како, отче, о Господи пребываеши?” Оному же рекшу: “еи, владыко святыи, истинною молитвами твоими добре”, и рече к нему епископъ: “хощу дати ти благословение, аще е приимеши”. Отвещавъ блаженыи, глаголаше: “честно есть благослоение яже нъ и даръ”. И глагола к нему епископъ: “се благословение: поручаю ти и даю пресвятые Богородици домъ; поиди, похваля Бога и славя, и моли о всехъ” (17). Аратарская проза – гэта, па сутнасці, дыялог прапаведніка са слухачом. Такая жанравая ўстаноўка рэалізуецца жыццяпісцам Яфрэмам праз ужыванне ў творы гамілетычнага зваротка “братие”: “Се же, братия, въспоминающу житие преподобнаго и не сущу написану, печалью по вся дни обдержимъ быхъ и моляхся Богу…” (2); “Есть бо, о братие, о семь приложити слово на утешение вамъ…” (7); “Да аще страшно есть, братье, слышати, страшнее будетъ самому видети” (8); “Но не зазрите ми, братье, моеи грубости...” (9), а таксама зваротаў да слухачоў, рэальных: “...Да сего послушавше, прославимъ Бога, давшего сию благодать и помощъ граду Смоленьску, блаженаго Авраамья” (9); “Хотящу же ми и еще глаголати, помозете ми въ молитвахъ вашихъ” (9); “И вси въспросимъ милости отъ Бога, да помилует ны по милости своеи, яко дарова святителя таковаго граду сему” (19) і віртуальных, г. зн. праціўнікаў святога: “Темже внимаи мы кождо себе: кождо за ся въздати имать слово въ день суда” (12). Каб утрымаць увагу слухачоў, агіёграф выкарыстоўвае ўласцівыя помнікам урачыстага красамоўства сродкі рытмічнай арганізацыі тэксту: анафарычную тыраду: “Велику же любовь потомъ стяжаста блаженая: епископъ радоваашеся, яко таковаго дарова ему Богъ свята и блаженна мужа, Авраамии же радоваашеся, яко тако дарова ему Богъ свята и блажена епископа; Авраамии же пакы радовашеся, яко такъ даръ благодати приемъ отъ него” (19); сінтаксічны паралелізм, полісіндэтон і шматпрыназоўнікавасць:

...Якоже ничтоже ся его не утаить божественыхъ писании,

якоже николи же умлъкнуша уста его

къ всемъ, к малымъ же и к великымъ,

рабомъ же и свободнымъ и рукоделнымъ,

темже ово на молитву, ово на церковное пение,
ово на утешение притекающимъ... (7)

гомеатэлеўтон: “…Помозете ми въ молитвахъ вашихъ, да ми подасть Господь и конець свершити положити хотящимъ почитати и поревновати житью преподобнаго или преписати и велику отъ Бога милость прияти сде и въ будущии и страшныи день възданиа Христова” (9); антытэзу: “Иже всеми ненавидимъ бывъ, / всеми любимъ бысть, // да иже преже бояхуся приити, /то убо не боящеся, /но радующеся приходяху, // не точью гражане едини приходяху, / но съ женами и съ детьми, / но и отъ князь и отъ вельможь, / работнии же и свободнии притекааху...” (18). Арыентуючыся на вуснае ўзнаўленне Жыція, Яфрэм прымяняе фігуры экспрэсіўнага сінтаксісу: рытарычны вокліч: “И слава Богу, терпящему сихъ всехъ!” (11), рытарычнае пытанне: “Нищету же и наготу и укорениа же отъ диявола и тугу и искушение отъ игумена и отъ всее братьи и отъ рабъ – кто можеть исповедати?” (6), уніжальныя эпітэты: “бесчинная словеса” (10), “лживыхъ клеветникъ и оглагольникъ” (15) і параўнанні: “попомъ, яко воломъ, рыкающимъ” (11). Дзякуючы вылучаным намі мастацкім прынцыпам і сродкам у “Жыціі Аўраамія Смаленскага” яскрава выяўляецца такая асаблівасць аратарскай прозы, як “непрыхаваная аўтарская прысутнасць, асабістая ідэйная і эмацыянальная заангажаванасць пісьменніка” [Петканова-Тотева 1974, 72].

На думку В. В. Ключэўскага, асяроддзе слухачоў і чытачоў “шукала ў жыціі не знаёмства з падзеямі мінулага, не гістарычных ведаў, а павучальных прыкладаў для практычнага жыцця; падпарадкоўваючыся гэтым уплывам, і біёграф думаў не столькі аб саміх з’явах адлюстраванага ім жыцця, колькі аб спосабе і тоне іх адлюстравання” [Ключевский 1871, 409]. Такі погляд на жыціе як на царкоўнае павучанне прывёў да таго, што “сухі сціслы аповяд пролага распусціўся ў пышныя, нават напышлівыя формы царкоўна-гістарычнага слова” [Ключевский 1871, 408]. У “Жыціі Аўраамія Смаленскага” вылучаюцца квяцістыя метафары “почитания святыхъ богодухновенныхъ книгъ”: “...Яко делолюбивая пчела, вся цветы облетающи и сладкую собе пищу приносящи и готовящи, такоже и вся отъ всехъ избирая и списая ово своею рукою, ово многыми писци...” (5); у якасці сродку тлумачэння дару слова Божага, дадзенага прападобнаму Аўраамію, прымяняецца ўпадабаная майстрам аратарскай прозы Кірылам Тураўскім “рэдуцыраваная алегорыя”, не як прыём экзэгезы, а як троп, што “ўпрыгожвае” аповяд [гл. Ерёмин 1962, 55]: “Якоже кто хотя нареченъ быти воеводы отъ царя, то не вся ли събираетъ храбрыя оружникы и тако стати крепко, урядившеся на противныя съ Божиею помощию наступити и победити, тако и сеи такому дару и труду божественыхъ писании и прилежа и почитая и како бы свои корабль своея душа съ Божиею помощию съблюсти многыхъ бурь и волнъ, реку напастеи отъ бесовъ и отъ человекъ, съ упованиемъ непогружену, отъ сихъ бедъ оного пристанища спасенага доити и в тишину небеснаго Иерусалима Бога нашего приити” (5); з дапамогай сюнкрысісу агіёграфам Яфрэмам праводзяцца паралелі паміж старазапаветным прарокам Самуілам, Ісусам Хрыстом і Аўрааміем Смаленскім: “Еще бо ему въ утробе матрьни, обави и Христова благодать и възва, освяти и яко преже Самоила Анне подасть” (2-3); “И вшедъ сотона въ сердца Июдеомъ и съветъ сътворше нань и много поругавшеся и страсти предаша Господа славы; сице же и на сего [Авраамия] бысть” (9-10). Рытарычная ампліфікацыя, асноўны прынцып стылістычнай будовы твораў ўрачыстага красамоўства [гл. Ерёмин 1962, 55], арганізуе мастацкую структуру тэксту “Жыція Аўраамія Смаленскага”, што яскрава выяўляецца шляхам супастаўлення адпаведных фрагментаў пролагавага і мінейнага тыпаў помніка, напрыклад:

Пролагавае Жыціе

И съ отъятиемъ власовъ всякое помышление отреза и вдасть ся на болшаа подвигы и труды телесныа, по заповедемъ Господнимъ пребываа въ пощении беспорочно, ревнуя прежнимъ преподобнымъ отцемъ, иже въ пощении прсиавшимъ, въ всемъ подобяся житию ихъ… [цыт. па: Розанов 1912, 26]

 

Асноўны тэкст Жыція

И бысть оттоле по благодати Христове болии на подвигъ и на вся труды подвизаяся и мыслью въспоминая святаго града Иерусалима и гробъ Господень и вся честная места, яже избавитель Богъ и Спасъ всего мира идеже страсть приятъ нашего ради спасениа, и вся честная места и преподобныхъ отець пустыня, идеже суть подвигъ и трудъ свершивше: дивнаго началника всемъ и восиявшаго ангеломъ равна, великаго меню Антониа, бывшаго крепка, храбра и победившаго силою крестною духы неприязненыя Илариона, бывъшаго ученика его, по немъ светлаго в постьницехъ чудотворца Еуфимья, иже по нихъ Саву и Феодосья архимандрита и стареиша всехъ наставника черноризцемъ, сущимъ окрестъ Иерусалима (4)

 

Каб спыніць славеснае вар’іраванне ампліфікацыі і вярнуцца да тэмы аповяду, агіёграф Яфрэм выкарыстоўвае шматлікія метатэкставыя канструкцыі, якія пэўным чынам знітоўваюць мастацкую тканіну твора: “Се же оставльше, на се пакы обратимся, яже о блаженемъ Аврамьи” (8); “Но на прежереченая поминая възвратимся, отнюду же поидохомъ” (9); “Понеже възвратимся, о немже начахъ глаголати” (11); “Но на иже глаголанная възвратимся, да уже о блаженемъ Авраамии помянемъ” (14); “Се же оставльше, на ся възвратимся” (14).

“Жыціе Аўраамія Смаленскага” насычана шматлікімі, па-майстэрску ўплеценымі ў аповяд агіёграфа, аратарскімі адступленнямі дыдактычнага зместу. Пераважная іх большасць ствараецца Яфрэмам для настаўлення паствы шляхам кантамінацыі тэкстуальных запазычанняў з помнікаў перакладной і арыгінальнай літаратуры. У структуры жыція яны маркіруюцца наступным чынам: “Достоино же есть и сде помянути слово, яже отъ житья преподобнаго Савы и о патриарсе Ерусалимьстемъ Ильи...” (12–13); “Достоино же есть помянути зде о великомъ светиле всего мира, яже на святаго Иоана Златаустаго въставше злии...” (13); “Пишеть бо въ Златыхъ Чепехъ...” (14); “И не есть подобно помянути повесть некоего отца духовна къ сыну духовну...” (14). Акрамя таго ў складзе помніка, верагодна, захаваліся ўрыўкі з павучанняў самога Аўраамія Смаленскага. Як сведчыць Яфрэм, святы “поминааше бо о собе часто о разлучении души отъ тела” (19). Па словах агіёграфа: “Блаженыи Авраамии часто собе поминая, како истяжуть душу пришедшеи аггели и како испытание на въздусе отъ бесовьскыхъ мытаревъ, како есть стати предъ Богомъ и ответъ о всемъ въздати и в кое место поведутъ и како въ второе пришествие предстати предъ судищемъ страшнаго Бога и какъ будеть отъ судья ответъ и како огньная река потечетъ, пожагающи вся…” (19). “Написа же две иконе: едину страшныи судъ втораго пришествиа, а другую испытание въздушных мытарьствъ, ихже всемъ несть избежати, <…> егоже избежати негде, ни скрытися, и река огнена предъ судищемъ течеть и книгы разгыбаются и судии седе и дела открыются всехъ, тогда слава и честь и радость всемъ праведнымъ, грешным же мука вечная, еяже и самъ сотона боится и трепещеть” (8) – зазначае жыццяпісец. Назіранні агіёграфа дазваляюць правесці рэканструкцыю пропаведзі святога и выказаць меркаванне, што апошняя мела эсхаталагічны характар, а сам Аўраамій Смаленскі, верагодна, прытрымліваўся экзэгезы Александрыйскай школы: “...Бе бо блаженыи хитръ почитати (божественыхъ книгъ – В. К.), дасть бо ся ему благодать Божиа не токмо почитати, но протолковати, яже мноземъ несведущимъ и отъ него сказаная всемъ разумети и слышащимъ, и сему изъустъ и памятью сказая, якоже ничтоже ся его не утаить божественыхъ писании...” (7). У тэксце жыція вылучаецца таксама абарончая прамова Лукі Прусіна, звернутая да “снимающихся на блаженаго Аврамия и на уничижающихъ его” (11) і эмацыянальная прамова-апалогія Яфрэма, якая завяршаецца поўным адмаўленнем усіх абвінавачванняў у адрас святога: “…Ихже блаженыи чюжь; истинною реку тако…” (10). Кампазіцыйна вылучана ў тэксце жыція ў асобны артыкул “...Похвала граду сему и заступление и пречистеи Богородици Приснодевеи похвала” (20), мастацкая структура якой заснавана на прынцыпе антытэзы і выкарыстанні стылістыкі царкоўнага акафіста: дванаццаць красамоўных перыядаў упрыгожаны хайрэтызмамі “радуися”–“радуитеся”. У залежнасці ад жанравых установак пералічаных фрагментаў тэксту помніка змяняецца і палітра мастацкіх сродкаў, якая сведчыць пра выдатнае веданне агіёграфам Яфрэмам грэчаскай рыторыкі.

Такім чынам, “Жыціе Аўраамія Смаленскага” – гэта ансамблевы твор, які мае жанрава-стылістычныя прыкметы агіяграфіі і аратарскай прозы. Помнік узнік шляхам інтэграцыі жыція-біяса з элементамі такіх жанравых форм аратарскай прозы як павучанне, абарончая прамова і пахвала. У прааналізаваным намі творы старабеларускай літаратуры ХІІІ ст. выяўлены спосаб інтэграцыі жанравых форм, які рэалізоўваўся праз уключэнне асобных жанравых форм і іх элементаў у кампазіцыю і архітэктоніку помніка і такім чынам утваралася сінтэтычная жанравая форма твора.

Крыніцы

Месяца того же августа 21 день. Житие и терпение преподобнаго отца нашего Аврамья, просветившагося въ терпеньи мнозе, новаго чюдотворца въ святыхъ града Смоленьска. Господи благослови // Розанов С.П. Жития преподобного Авраамия Смоленского. СПб., 1912. – Тэкст помніка паводле асноўнага спіса з рукапісу гр. Уварава, які ўяўляе сабой найбольш старажытную рэдакцыю тэкста Жыція, цытуецца па гэтым выданні ў спрошчанай арфаграфіі з указаннем старонак у дужках.

Літаратура

Бегунов Ю.К. Древнерусская ораторская проза как жанр (к постановке вопроса) // Пути изучения древнерусской литературы и письменности: Сб. ст. Л., 1970. С. 75–85.

Буланин Д.М. Античные традиции в древнерусской литературе XI–XVI вв. München, 1991. 465 с.

Ерёмин И.П. Ораторское искусство Кирилла Туровского // Труды Отдела древнерусской литературы. М.-Л., 1962. Т. 18. С. 50–58.

Ключевский В.[О]. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871. IV, 466, IV, IV с.

Петканова-Тотева Д. Реторическата проза през средневековието // Литературна мисъл. 1974. Год 18. Кн. 6. С. 62–75.

Розанов С.П. Жития преподобного Авраамия Смоленского. СПб., 1912. XXVI, 166 с.

Станчев К. Поетика на старобългарската литература. (Основни принципи и проблеми). София, 1982. 200 с.

Станчев К. Стилистика и жанрове на старобългарската литература. София, 1985. 116 с.

Станчев К. Търновската школа и развитието на агиографските жанрове // Руско-балкански културни връзки през средновековието. София, 1982 [а]. С. 207–216.

 

Да зместу

Hosted by uCoz